Каким молочком поят будущих революционеров?
Гриша Зиновьев (точнее, Овсей-Герш Аронович Апфельбаум) родился в 1883 году в Российской Империи, в небольшом уютном городке Елисаветграде, что был заложен как южный форпост империи в середине 18-го века.
Отец Овсея-Герша был владельцем молочной фермы и имел немало коровок. Точнее, Арон Апфельбаум имел молочко от этих коровок, которое успешно продавал, да еще на питание сынуле оставалось. Чтобы рос он крепким и сильным, и заработал много денежек, поддерживая папашу в старости.
В школу Овсей-Герш (а, по-нашему, Гриша) не ходил, да и что там-таки нового скажут? К нему на дом приходили педагоги, к тому же и папа с мамой были людьми культурными, образованными, поэтому задачки про коров в головах скота и надой в декалитрах кучерявый пацанчик научился решать быстро. Он вообще старался все делать быстро. Быстро вляпался в марксисткую ячейку, быстро окунулся в агитаторство и еще быстрее «смотал удочки» от вальяжной царской полиции.
Молочных папиных деньжат вполне хватало на длительные еврокруизы. Берлин, Париж, Лондон и, конечно, швейцарский Берн, где Гриша не только поступает на химический факультет местного университета, но и создает свою межличностную «химию» с самим Ильичем-Лениным, который был старше его на 13 лет, но в питии пива, поедании круассанов и прочих шалостях давал молодым приличную фору.
Химфак – юрфак - ревфак
По совету ли Ильича, или по собственному нежеланию усердствовать в учебе, Григорий Евсеевич Зиновьев (так он решил себя именовать в околопартийных кругах, хотя был у него еще литературный псевдоним Радомысльский), бросает химфак, поступает на юрфак, успешно бросает и его, затем снова наведывается в Россию, где чудом избегает серьезной отсидки за очередные провокации, и вместе с Лениным драпает в Австрию, а затем в любимую обоими Швейцарию. Шел 1908-й год, и для двух друзей открывалась прекрасная картина многолетнего пребывания на пятизвездочном горном курорте с чистейшим воздухом и вкусным пивом.
Когда же в 1917-ом году, сказочно-идиотическим образом, либералы-февралисты своей бездарностью в управлении страной открыли окно для сидящих заграницей курортников-мечтателей, те, заполучив на раскрутку бонусные миллионы от фронтовых врагов России, покатили в пломбированных вагончиках делать революцию и палить страну, которую не жалко.
А чего ее жалеть-то? Страна же называлась Российская империя, а не Израиль, не Иудино Царство и не как-то еще. Поэтому, будьте-нате, встречайте «евро»бригаду ждунов-обормотов, разместившихся в целых трех поездах. Списки прибывших не раз публиковались, но для интересующихся темой и фамилиями пассажирчиков, приведу их в первом комментарии, дабы не перегружать всю статью.
Партиец №2 или любовник №1
Среди пассажиров главного «пломбированного» вагона катил в Россию и Григорий Зиновьев с двумя женами (бывшей Саррой и настоящей Златой) и сыном Стефаном. Близость к Ленину плюс ораторское искусство, которым за годы промывания мозгов рабочим и солдатикам, весьма недурно овладел наш Евсеич, позволила ему не только занять видное место в ЦК партии, но и быть номинированным под номером 2 (первый - понятно кто!) в большевистские списки по выборам в Учредительное собрание.
Но даже верные ленинские псы революции иногда показывают зубки. Будучи аккуратными до трусости или трусливыми до стерильности, Зиновьев вместе с дружком Каменевым выступают против вооруженного выступления в октябре 1917 года (мол, рановато еще!), тем самым решая пойти против самого Ильича и фактически слив планы о намечающемся перевороте в газеты. Осерчавший вождь пролетариата поставил вопрос об исключении штрейкбрехеров из партии, но быстро отошел, тем более у него в памяти была еще свежа их экологически чистая идиллия, когда они после провала июльского выступления скрывались от злюки Керенского в уютном шалаше, расположенном в живописных лесах петроградских предместий.
Эту позицию Кама-сутры нам еще предстоит освоить
Злые языки поговаривают, что два первых сокола революции в своем гнездышке-шалашике ворковали нежными голубками, о чем свидетельствуют письма, якобы обнаруженные историком-архивистом И.Соколовым в девяностых годах в спецархивах. Фривольные тексты этих посланий не вызывают сомнений в ориентации данных ревперсонажей, вопрос только в существовании и подлинности этих документов. В любом случае, фразочки из писем типа «целую тебя в твою марксистскую попочку» от Гриши, и «твоЯ Вова» от Вовы, недвусмысленно обозначают занятые позиции голубков в этом алькове революции.
Нормально, Григорий? Отлично, Владимир Ильич!
Гришка Третий правит Петроградом
От информации непроверенной возвращаемся к фактам. А факты говорят о том, что Ильич прощал Грише его некоторые панические закидоны, продвигая Зиновьева вверх по карьерной лестнице через две ступеньки.
«В первый раз я увидал Зиновьева в 1917 г., когда он произносил речь. Среднего роста, ожирелый, с откинутой назад вьющейся восточной шевелюрой, Зиновьев не говорил, а кричал необычайно пронзительным фальцетом. Легкость речи его была удивительна. Зиновьев мог так говорить часами, днями, неделями. Охваченный ораторским жаром, иногда он казался на трибуне даже эффектным. Позднее, когда мне пришлось встречать Зиновьева в кругу видных питерских большевиков, я замечал, что очень многие (Стучка, Крестинский, Коллонтай) к этому “убежденному большевику” относятся не только без пиетета, но и с плохо скрываемым раздраженным неуважением. При разговорах о Зиновьеве часто приходилось видеть брезгливое пожимание плечами, иногда с добавлением “нечистый человек”. Но в широких слоях партии и среди революционных рабочих его выступления проходили с шумным успехом: Зиновьев был демагогом черни. Рассказывают, когда Ленин задолго до революции на эмигрантском собрании впервые услыхал визгливый фальцет произносившего речь Зиновьева, он сразу обратил внимание на экспансивного молодого человека и приблизил его к себе как могущего стать “первоклассным агитатором”. С тех пор близость Зиновьева к Ленину никогда не прерывалась...»
(А.Нагловский)
С декабря 1917 года Григорий Евсеевич трудится Председателем Петросовета, с 1919-го параллельно тянет ношу Председателя Исполкома Коммунистического Интернационала, беспрестанно пишет статьи и говорит умные речи, которые уже складываются в мощное Собрание Сочинений.
О качестве работы сейчас нам судить трудно, но то, что среди питерской интеллигенции за свою свирепость и приверженность террору Зиновьев получил презрительную кличку «Гришка Третий» (после Отрепьева и Распутина) – это факт. Как факт и то, что поначалу отнекивающийся от «красного террора» Григорий Евсеевич вошел «во вкус» работы «петроградским диктатором», подписывая расстрельные списки в сотни человек (!) за день.
«В отношении врагов Зиновьев проявлял исключительную жестокость. Никто из вождей не отличался ангельской добротой, но жестокость их была разная. У Ленина она покоилась на полном отсутствии интереса к людям вообще. Троцкий был жесток для жеста, для позы. В Зиновьеве же было что-то эмоционально-жестокое, я бы сказал, даже садистское.
В дни наступления Юденича на Петроград в моем присутствии Зиновьеву однажды доложил “начальник внутренней обороны Петрограда” чекист Петерс, что пойман человек, вероятно белый, перешедший границу. У Зиновьева вдруг странно загорелись глаза и он заговорил отвратительной скороговоркой: — Это прекрасно, прекрасно... Вы его, товарищ Петерс, пытните как следует... Жилы, жилы ему вымотайте... Всё из него вытяните...
Зиновьев в этот момент был необычайно отвратителен».
«Григорий Зиновьев, приехавший из эмиграции худым как жердь, так откормился и ожирел в голодные годы революции, что был прозван Ромовой бабкой».
(Юрий Анненков)
«Любопытно видеть, как следует по стогнам града „начальник Северной Коммуны“. Человек он жирный, белотелый, курчавый. Зимой и летом он без шапки. На фотографиях в газете выходит необыкновенно похожим на пышную старую тётку. Когда едет в своём автомобиле – открытом, – то сидит на коленях у двух красноармейцев. Это его личная охрана. Он без неё никуда, он трус первой руки».
(Зинаида Гиппиус)
Как «вождь Коминтерна» Зиновьев тоже оказался слабоват, упустив шансы «запожарить» Европу, прежде всего Германию, провал с которой он успешно списал на Радека. Даже его сподвижники вспоминали, что при первых неудачах Зиновьев скисал, ложился на диван и грустно вздыхал, что «все пропало». Так было, например, когда Юденич подходил к Петрограду, а руководитель обороны города впал в депрессию и паниковал, так было и после смерти его покровителя и главного протекциониста Ильича.
«Глядя на Зиновьева, мне казалось, что в этом разжиревшем человеке с лицом провинциального тенора и с длинной гривой вьющихся волос проснулся какой-то древний восточный сатрап. В периоды опасности Зиновьев превращался в панического, но необычайно кровожадного труса. В периоды спокойного властвования был неврастеничен, безалаберен и, в противоположность многим старым большевикам, не имевшим вкуса к плотским “прелестям жизни”, Зиновьев с большим удовольствием предавался всем земным радостям. Хорошо выпить, вкусно поесть, сладко полежать, съездить в театр к красивым актрисам, разыграть из себя вельможу и мецената — все это Зиновьев чрезвычайно любил и проделывал с большим аппетитом. По его личному распоряжению в Смольном стали даваться так называемые комиссарские обеды, которые не только на фоне революционного всеобщего недостатка, но и в мирное время могли считаться лукулловскими. Только когда в столице голод принял чрезвычайные размеры, Зиновьеву стали указывать на неудобство в Смольном этого “гурманства” и “шика”. Тот приказал перенести комиссарские обеды в “Асторию”, гостиницу, целиком занятую коммунистической знатью, где подобные “отдыхи” могли проходить незаметно».
Из дневника А.Коллонтай: «Была у Зиновьева. Характерная его фраза: «ОНИ все жалуются на голод! Преувеличивают! Все прекрасно одеты. Просто ОНИ (кто они? рабочие?) привыкли, что когда ОНИ вопят, мы сейчас забеспокоимся и сделаем для них всё. Набалованность!» Ну и язык! И кто такие эти «мы и они»? Впрочем, у меня от Петрограда жуткое впечатление… Не люблю этого города новых властителей, где есть «мы» и «они» и где царит взаимная ложь, недоверие, фиглярство верхов и подобострастие, страх низов… Это о Зиновьеве».
Летом 1919 г., между первым и вторым наступлением Юденича, в Смольный к Зиновьеву приехал из Москвы член Реввоенсовета Сталин для обсуждения эвакуации Петрограда. Барственно развалясь в массивном кресле, Зиновьев громко и резко говорил, страшно нервничал, то и дело откидывая со лба космы длинных волос. Сталин ходил по кабинету легкой кавказской походкой, не говоря ни слова. Его желтоватое, чуть тронутое оспой лицо выражало какую-то необычайную скуку... Только изредка он задавал односложные вопросы, и неясность позиции Сталина в вопросе эвакуации еще больше нервировала Зиновьева. Сталин закончил заседание односложной репликой: — Обдумаю и скажу, — и вышел. По уходе Сталина Зиновьев пришел в бешенство. Он кричал и на Сталина, и на ЦК, который не мог прислать к нему никого другого, а “прислали этого ишака!” Этот сочный эпитет Зиновьев в бешенстве варьировал на все лады, не предполагая, что этот “ишак” после смерти Ленина окажется самым сильным человеком в партии и через пятнадцать лет уничтожит самого Зиновьева...
Жена Зиновьева, З.Лилина, возглавляла отдел народного образования Петроградского исполкома и была ответственной за попечение о детях. Ей принадлежит знаменитое высказывание: «Мы должны изъять детей из пагубного влияния семьи. Скажем прямо, национализировать. С первых же дней жизни они должны находиться под благотворным влиянием коммунистических детских садов и школ. Заставить матерей отдать советскому государству ребенка — вот наша задача».
Покатилось под откос жизни колесо
Пару лет для Зиновьева колесо удачи катилось по инерции, но в 1926-ом ось лопнула, и понеслось десятилетие крушения всего и вся. Мудрый Сталин постепенно отстранял ленинского любимчика от рычагов власти, а тот все подставлялся и подставлялся – с различными выступлениями невпопад, с объединением с Троцким, с неискренними признаниями и прозрениями.
В январе 1925 г. рижская газета «Сегодня вечером» сообщала: «Совнарком осудил Зиновьева за то, что он ведет распутный образ жизни и деморализует других коммунистов. Даже ближайшие его друзья, Бухарин и Сталин, осуждают его частную жизнь, являющуюся „позором для русской коммунистической партии“. Раковский жаловался Совнаркому, что глупым речам Гришки компартия обязана провалом займа в Англии. Из Петрограда сообщают, что среди рабочих Путиловского завода распространяется листовка с призывом „низложить ленинградского коммунистического губернатора, спекулянта на пролетарской крови — Гришку Зиновьева“. Подобные листовки, предрекавшие «Гришке, красному императору, растлителю и вору», такой же конец, который постиг Гришку Отрепьева и Гришку Распутина, — распространялись в Москве и в других городах».
Жизнь – удивительная штука. В 1936-ом Зиновьеву пришлось пройти путем смертников, которых он еще 15 лет назад тысячами отправлял на плаху. Только по надуманному делу о «Таганцевском заговоре» в 1921-ом было расстреляно 96 человек, в том числе замечательный поэт и бесстрашный воин Николай Гумилев.
О том, как Николай Степанович стоически вел себя перед смертью, с уважением рассказывали даже бойцы из расстрельной команды ВЧК.
Зиновьев же выл и скулил, целовал сапоги своим палачам, умолял предоставить «звонок другу-Иосифу», вызывая презрение даже у таких же, как он, приговоренных.
Приговор привести в исполнение
Секретарь Сталина Борис Бажанов, вблизи видя Зиновьева в работе, дал ему такую характеристику:
"Зиновьев был человек умный и культурный; ловкий интриган, он прошёл длинную ленинскую дореволюционную большевистскую школу. Порядочный трус, он никогда не склонен был подвергаться рискам подполья и до революции почти вся его деятельность протекала за границей.
Трудно сказать почему, но Зиновьева в партии не любят. У него есть свои недостатки, он любит пользоваться благами жизни, при нём всегда клан своих людей; он трус; он интриган; политически он небольшой человек...»
Тем не менее, в Советском Союзе Зиновьев-Апфельбаум был, безусловно, значительной фигурой. Расстрельные пули, завершившие земной путь Григория Евсеевича, хранились, как реликвия, у руководителей НКВД - Ягоды, а затем и Ежова.
Хотя зачем они были им нужны, не совсем понятно. Быть может, аукционов ждали громких. На недавнем подобном аукционе кружка с портретом Зиновьева ушла за четыре с половиной миллиона рублей.
Кружечка по цене "Порше Кайена"
А тут, представляете, пули бы эксклюзивные на продажу выставили!..
"Синяя тетрадь" 1963 Спор Ленина с Зиновьевым